по полной программе, он поднимался с Комаровым в лифте на верхнюю площадку фермы обслуживания и оставался у корабля до закрытия люка. Комаров мог помотать головой в любую минуту – однако стиснул зубы и полез внутрь; погиб – и Гагарин остался жив.
Вообще, в смысле космической карьеры Гагарина послеполетное семилетие очевидно разделяется на две части – до смерти Королева и после. До – эйфория: СССР удерживает инициативу в космосе, обещает строить космические города, выводит человека в открытый космос; Королев планирует что-то невероятное, не то что на Луну – полет на Марс; никто не погиб; и даже если дела складываются не лучшим образом для самих летчиков-космонавтов, в самой космонавтике кризиса нет, рост продолжается.
После – очевидный кризис; черная полоса. Погибает Комаров. Гагарин, к счастью, не увидел, как Армстронг топчет – попирает! – Луну, но уже в 1967-м стали появляться серьезные опасения проиграть лунную гонку; возможно, тогда уж лучше сразу объявить о покорении Марса? И хотя официально проект будет закрыт только в 1972-м (“сколько Советский Союз потратил на лунную программу, неизвестно и поныне. Преемники Королева считают, что к моменту прекращения работ в январе 1973 года затраты составили 3,6 миллиарда рублей” [31]), мало кто верил, что Мишин или Глушко – генеральные конструкторы, преемники Королева, всерьез надеются на успех, а не просто стравливают пар чересчур ретивых сотрудников.
Гагарин не утрачивает способности магнетически воздействовать на публику, однако времена уже несколько не его, он “хромая утка”, его мнение можно игнорировать. Брежнев вместо Хрущева, Мишин вместо Королева; другой тип бюрократии, другой тип инженерной элиты. Мир вокруг Гагарина теряет пластичность первых дней творения, подмораживается. Звездный по-прежнему похож на город будущего, и гагаринские приятели по прошлой жизни возвращаются оттуда, что называется, с выпученными глазами (“Как в коммунизме побывал” [32]) – но и с ним уже все более-менее понятно: это скорее гетто для военной элиты, чем колония пионеров на другой планете. У Гагарина возникает ощущение, что начальство приняло принципиальное решение о недопущении его в космос. “Обстановка сложная. Меня хотят оттереть”[74], – записывает он в своем дневнике, цитаты из которого приводит жена [33].
Многие упоминают о том, что Гагарин в конце жизни выглядит уставшим, измотанным, задерганным. “Рассказывают, что он ходил с глубоко надвинутой на лицо шляпой, чтобы не узнавали прохожие” [34]. Его начинают раздражать журналисты – которые боялись упоминать о каких-либо аспектах космических полетов, связанных с риском, и поэтому превратили космонавтов в кретинов, от которых требуется всего лишь согласие за здорово живешь получить звезду Героя Советского Союза. То, что один из героев сгорел заживо, – кого это волнует, об этом ведь не трубят с утра до вечера, как об успешных запусках. Их, журналистов, не собирают ведь – как Каманин космонавтов – и не показывают останки: вот “что случилось с вашим товарищем, чтобы вы четко представляли себе, что может случиться с вами. Если после этого кто-то захочет уйти – отпустим” [6]. Гагарин проговаривается в интервью “Комсомолке” в мае 1967-го: “…ваши, может быть, чересчур бодрые репортажи о нашей работе способствовали тому, что космические полеты воспринимались некоторыми как заведомо счастливый и легкий путь к славе”.
Спадает эйфория не только у самих космонавтов и ракетчиков, но и у посторонних наблюдателей. Злее становится фольклор (“пошатались, поволынили, ни хруна не сделали, ели сели” – намеки на космические одиссеи космонавтов Шаталова, Волынова, Хрунова, Елисеева), откровенно ерническим – тон диссидентов[75].
* * *
Связь между Гагариным и Луной кажется сейчас, мягко говоря, неочевидной:
У Гагарина – своя история, которая сводится к 12 апрелю 1961 года.
У Луны – своя, которая сводится к 20 июля 1969 года.
На самом деле, мы экстраполируем на прошлое сегодняшние представления, тогда как в действительности на протяжении 1960-х, до гибели Гагарина, эти две линии были тесно связаны в коллективном сознании.
Гагарина в середине 1960-х воспринимали не столько как первого “человека на борту”, сколько в качестве будущего – причем “вот-вот” – “человека на Луне”.
Предположение автора этой книги состоит в том, что именно гибель Гагарина предопределила не вполне объяснимый выход СССР из Лунной Гонки. Широко распространенный – и намеренно тиражируемый – аргумент о том, что “бессмысленно лететь на Луну после американцев”, не выглядит убедительным: а зачем тогда, к примеру, американцы стали запускать свой спутник после советского? Зачем вообще, спрашивается, играть в футбол после первого гола?
Ясно, что у СССР на протяжении долгого времени не было лишних средств на полноценное участие в этой гонке: страна и так играла против Запада на многих фронтах одновременно; недешевое удовольствие. При этом заявить – после успешной реализации программы пилотируемых полетов в космос – об “отказе от Луны” было немыслимо. На протяжении нескольких лет ответом СССР на щекочущее самолюбие, но трудноисполнимое требование общественного мнения “ввести войска на Луну” было не принятие Лунной программы, а – жесткое использование коммуникативных способностей Гагарина, которому приказано было принять на себя репутационные риски, связанные с распространением заведомо ложной информации. Поскольку компетентные органы не хотели и не могли сказать ничего определенного на этот счет, именно Гагарин – публичное лицо советского космоса номер один – взял на себя блеф (и подвергся таким образом “плановой амортизации”).
Один из самых частых – если не самый частый, на круг – вопросов, которые задавали Гагарину публично, это – когда мы полетим на Луну? Когда ОН полетит на Луну? – потому что никто и думать не хотел, что на 12 апреля “главные события” в его жизни закончены; как же закончены, когда Луна – следующая.
Вот-вот полетим, я сам готов в любой момент, ученые вот только малость медлят, но уже скоро, недолго осталось – примерно это он произносил начиная с апреля 1961-го и дальше.
Правда это было или нет, но в “народном сознании” Гагарин не воспринимался как одноразовый космонавт – наоборот, судя по вопросам, которые ему постоянно задавали, именно его воспринимали как главного претендента на Луну; ну а кто еще лучше-то. Именно он “начал это дело” – и должен был продолжить – покорить и освоить; это “его проект”.
Возможно, именно осознание того, что надежды масс в этом направлении спроецированы именно на Гагарина, как раз и заставило гагаринское начальство все же предоставить ему место в Лунной программе, вовлечь его в подготовку, наряду с другими космонавтами. (Хотя, разумеется, прежде всего это сам Гагарин сделал все, чтобы его желание участвовать было замечено.)
Гибель Гагарина оказалась убийственной для самого Лунного проекта. Не просто – “нападающий выбыл из строя”, но скамейка запасных у нас длинная. Длинная, да; но Гагарин – “не все”, механически заменить его кем-то еще оказалось невозможно.
Гагарин, со своим “человеческим лицом”, гарантировал, что Луна будет освоена не автоматом, а человеком.
Не просто изучена – но гуманизирована, “очеловечена”.
Гагарин был ключевым звеном моста между Землей и Луной; моста, который, в техническом